Наталья Девятко - Карта и компас [litres]

— Неужели всех моих врагов собрал этот корабль? — не выдержал министр.

— Врагов? — наигранно удивился Хедин. — А разве не ты сам создал себе врагов?

Но они понимали друг друга и без слов. Феофан опустил глаза, не ответив, ибо этот чародей имел право его осуждать.

— За что ты приказал казнить нас? — голос Хедина дрогнул. — Гайяр был мне вместо отца.

— Гайяр был и мои учителем, — но грусть поборола жажда власти. — Вы пытались пошатнуть трон Императора…

— Ложь! — прошипел Хедин, ступив шаг к министру. — Как мог ты отдать такой приказ… для своего учителя?

Молодой колдун проигрывал министру в спокойствии, пусть и притворном.

— О чем вы спрашивали звезду? — как допрос слабого сильным.

Хедин поднял руку, пальцы скрючены, будто чувства, но с них льется заклятье, как из болотных гнилушек, что сейчас отдадут злое свечение глазам и сердцу министра.

Так они и стояли напротив друг друга, окутанные чувством гордости и собственной правоты. Хедин обессилено опустил не сияющую больше руку — заклятье перегорело в нем.

— Как жаль, — тихо сказал молодой колдун, — что капитан Ярош тебя защищает, а мы слушаемся капитана.

— Неужели все и всегда? — победно усмехнулся министр, ему до сих пор не верилось в искренность пиратского капитана.

Хедин оглянулся, чары промелькнули в серых глазах, но как отблеск луны в колодце, где почти высохла вода.

— Не искушай мою ненависть, Феофан. Во дворце Императора меня обычно называли непослушным мальчишкой. Я могу ослушаться приказа и сейчас.

Хедин ушел. Феофан задумался, но мысли скользили по сознанию, как по льду, едва задевая.

С неба сорвалась яркая звезда, и Феофан загадал желание. Мысленно, потому что не осмелился бы сказать такое вслух.

Там, где упала звезда, море еще долго светилось нежным зеленым сиянием.

Дойти до селения им не удалось, но сосновый лес приютил друзей Сашки. Сосны выросли так близко друг к другу, что косой дождь почти не забивал в небольшой лес, тянувшийся до самого моря. От опалой хвои поднимался дурман, кружащий голову.

Вейн с Эмилем развели костер, что радостно потрескивал, почти спрятанный от дождя. Жак заснул на руках у Луизы.

— Кто ты, Саид? — спросил у сказителя Сашка. — Я видел огненную корону у тебя на челе, там, в городе. Кто ты?

Между Саидом и Сашкой танцевали языки пламени, отражаясь в глазах обоих.

— А я и есть огонь, — легко и мелодично, как трескучий молодой костер, ответил Саид. — Наполовину чародей и сказитель, наполовину — воплощение огня жизни. Душа его, если хочешь. Я из давнего народа, если тебе это о чем-то говорит.

— Огонь? — удивился парень. — Но огонь боится воды, а в дождь…

— Ты как дитя, — рассмеялся Саид, обрывая неуверенную человеческую речь. — Не тот огонь, который поддерживают в домашнем очаге, а тот, что в сердце пламенеет, — он коснулся сердца, и друзьям почудилось, что на руке Саида багровыми и красными огнями светятся драгоценные перстни. — Огонь жизни, душа жизни. Как капитан «Астагора» — проклятая душа Моря.

Ветер зашуршал в высоких сосновых верхушках, разгоняя тучи. Возле Эмиля упала зеленая ветка с шишками. Дождь закончился.

— Я смертный, но если что-то случится со мной, огонь перейдет к другому чародею, достойному быть его воплощением, — грустная улыбка коснулась уст Саида: он рассказывал не все, что знал. — Вы звали меня, прося очистить от мрака. И я вышел к вам в обличье огненного зверя, чтобы осудить. Но не осудил, отступив перед вашей искренностью. А после я нашел вас и в человеческом облике.

Друзья слушали его зачарованно, слабо веря, что этот молодой мужчина мог быть тем созданием, которое чуть не сожгло Жака. Быть тем, в ком потом лишь старый сказитель узнал существо, более могущественное, чем он сам. Они ничего не знали о давнем народе, о нем в столице не рассказывали даже сказки.

Сашка обнял Олексу.

— А я верю тебе, — сказал парень. — Я знал, что ты другой, с самого начала.

— Ты знал, — обычным голосом ответил Саид. — Ибо в тебе есть то, чего нет у большинства нынешних людей. Это сочувствие, настолько сильное, что жизнью собственной рисковать ради других толкает. Сочувствие на многое глаза открывает. Это твоя сила, которая со временем может стать сильнее чародейства.

Саид пел, иногда тряся бубном, чтобы позвякивали колокольчики. Но песни его отличались от сказок их старого побратима. Злые бури поднимались в песне, задевая волнами берег, и на пиратских советах капитаны решали, что будут делать дальше. Оплывали свечи, и падали звезды, позванные, чтобы отвечали на вопросы. А на капитанском мостике зачарованной статуей застыла Химера, расправив сияющие крылья, творя заклятье, от которого стонет все живое. И за ней стояли старый министр и коротко стриженая женщина, которую чародеи и враги называли Марен, а многие Смертью, ибо ее была власть над жизнью и погибелью.

Слишком близко к морю, чтобы не пересказывать его воспоминания. А в треске костра слышится шуршание прибоя. Огонь и вода всегда вместе, как воплощение жизни, настоящей, не преданной жизни. Только их голоса услышать нужно…

Ночи были погожими, а ветер то стихал, то старался превратиться в ураган, но оставался попутным. Хотя многие до сих пор не верили, что им без потерь удалось победить в кровопролитном бою, страх постепенно уходил, а дети вернулись к своим тренировкам. Теперь взрослые их не ругали, четко осознав, насколько важной оказалась наука обращения с оружием. И только присутствие имперского министра напоминало им о пережитом.

Феофана поселили в одной из малых кают, но в основном он находился на палубе, на свежем воздухе, провожал солнце и встречал его. Рассветы над морем были неповторимы, полные золота, разливающегося по миру, будя его ото сна и возвращая к жизни.

Имперский министр тоже чувствовал, что и ему солнце дарит желание жить. И хотя неподалеку от пленника постоянно находился кто-то из охраны, к нему все чаще приходило ощущение какой-то неосознаваемой свободы, такой же древней, как ограниченный лишь горизонтом простор, залитый мягким солнечным светом.

А еще Феофану снова начали сниться сны. Сперва это были обрывки воспоминаний, как встреча посреди цветущего парка с будущей женой. Ветер поднимал бело-розовую метель, кружил вишневые лепестки и бросал их горстями прохожим в волосы. Светловолосая Мария была так прекрасна в белом, расшитом синими цветами и птицами платье…

Или другой сон, где он впервые держит в руке многолучевую рубиновую звезду — наивысший знак власти в Империи. Рубины светятся холодным пламенем и почему-то не требуют крови. Эти рубины — застывший огонь, и лишь тебе решать, как ты воспользуешься этой властью и на что ее употребишь.